Когда Гюстав Эйфель предложил построить 300-метровую башню для Всемирной выставки 1887 года, парижская интеллигенция восстала. Более 300 художников, писателей и архитекторов подписали гневное письмо, требуя отменить «кошмарную конструкцию». Среди них были Ги де Мопассан, композитор Шарль Гуно и архитектор Шарль Гарнье, создатель Оперы Гарнье. Они называли проект «вертикальным заводом», «скелетом без плоти» и «позором Парижа», утверждая, что башня испортит вид города.
Критики недоумевали: зачем портить изящный силуэт Парижа «железной иглой»? Поэт Поль Верлен предлагал «любоваться этим уродством только из подземелья», а писатель Леон Блуа сравнивал башню с «трагическим фонарным столбом». Протестующие не стеснялись в выражениях, называя Эйфеля «механиком, возомнившим себя художником». Архитектурные пуристы опасались, что стальные конструкции заменят классический камень, а романтики видели в башне символ бездушного прогресса.
Эйфель спокойно отвечал: «Франции нужен памятник, который будет олицетворять не только искусство, но и достижения науки». Он напоминал, что башня — временный объект, который демонтирую через 20 лет. Строительство завершили за 2 года, и к 1889 году башня стала главным экспонатом выставки, принимая по 12 тысяч посетителей в день. Парижане быстро сменили гнев на милость: за первые полгода билеты купили 2 миллиона человек, а доходы от туристов втрое превысили затраты на строительство.
Любопытно, что некоторые критики тайком пользовались преимуществами башни. Ги де Мопассан, яростно ненавидевший сооружение, регулярно обедал в её ресторане. На вопрос, зачем он посещает «уродство», писатель ответил: «Это единственное место в Париже, откуда её не видно». Шарль Гуно, изначально подписавший петицию, позже признал: «Башня похожа на гениальную музыкальную партитуру — сложную, но гармоничную».
Судьба башни решилась благодаря радио. В 1909 году её планировали снести, но Эйфель убедил власти оставить конструкцию как антенну для радиосвязи. К 1930-м годам она стала символом Парижа, пережив всех своих критиков. Сегодня сложно представить, что творение Эйфеля, которое ежегодно посещают 7 миллионов человек, считали «временным недоразумением».
История Эйфелевой башни — урок о том, как новаторство сталкивается с консерватизмом. Парижские эстеты ошиблись, но их протест запечатлел дух эпохи, где искусство спорило с инженерией. А башня, которую называли «самым высоким фонарём», стала маяком, освещающим путь от страха перед прогрессом к его принятию. Как говорил Эйфель: «Разве можно бояться высоты, если с неё виден весь мир?»
